При всей бесспорности благоговейного почитания в православии святых мест, данное понятие допускает проблематизацию, хотя и отличную от той, которой оно подверглось в западном христианстве. Лютеранское богословие, справедливо обвиняя католическую Церковь в натурализме по отношению к вопросу об освящении вообще, не смогло найти положение равновесия, и в своих самых влиятельных ответвлениях заняло позиции почти полярные: протестантская мистика и пиэтизм утверждают, что всякое место свято, а протестантский либерализм – что никакое. Дело осложняется еще тем, что являясь наряду со временем категорией конечности, пространство, а стало быть и место (топос) гораздо теснее, нежели первое, связано с вещественностью, материальностью. К тому же, очевидное равнодушие творцов Нового Завета к пространственной тематике (мест надо просто обойти как можно больше) и, наоборот, напряженный интерес к диахронии (эсхатология немыслима без разнокачественности времени) провоцирует такое же отношение и у буквалистически мыслящих приверженцев sola Scriptura.

Православное богословие не может следовать ни за примитивным рационализмом нового западного христианства, ни за наивным магизмом старого. Примечательным образом, однако, религиозно-философская мысль России XIX-XX веков уклоняется от рассмотрения такой яркой подробности отечественного благочестия, как идеализация святых мест и усердное паломничество. (Исключение составляет разве что о. Павел Флоренский, который защищает в этом вопросе наивно-магическую позицию католицизма с использованием протестантских по происхождению методов математического анализа и физики поля). И это при том, что наши лучшие мыслители правильно акцентируют онтологическую по сути доминанту всеединства в православной ментальности, которая предполагает интенсивное вовлечение в сакральную сферу последовательно расширяющейся области видимого, чувственного, пространственного.

Разрешение этого мнимого противоречия – а оно не может не вести к отрыву мышления от религиозной практики – следует искать в особенностях тринитарной интуиции как различных ветвей христианства, так и его носителей внутри одной деноминации. Наиболее онтологичным следует признать православное восприятие троичности как три единства, причем с обостренной интуицией 3-й Ипостаси как собственно Единства, в отличие от Первоединого и Его Бытия и Смысла – Логоса. В прямой связи с таким восприятием божественности находятся формирующиеся под действием именно Св. Духа идеалы церковности – как соборности, и софийности – как ипостазированной объединенности в Едином всего сущего. Максимально насыщенными онтологически местами являются тогда центры концентрации онтологически же понима емой духовности – монастыри, которые особенно охотно (и справедливо) позиционируют себя в качестве «уделов Божией Матери» - ближайшего к миру образа Софии.

Особенно важен при этом персоналистический аспект собирания целостной личности (И.Киреевский). Антропологизм православного мировоззрения проявляется особенно отчетливо в том, что святым в нем, в отличие от католической ментальности, ориентирующейся на интенсивность проявляющейся здесь сверхъестественной силы (чудеса: Лурд, Фатима…), оказывается любое место, где человеческая индивидуальность восстанавливает предельную полноту онтологического единства – например, душа любимого человека.

Цветков И., протоиерей, Казань