В докантовский период философия развивалась извилисто, противоречиво, со сменой познавательных установок, но без угрозы потери основ теоретической философии (гносеологии, онтологии и метафизики) и практической философии (этики). Именно в этом смысле всю докантовскую историю философии я называю периодом бескризисного поступательного развития.

Эпохальная «Критика чистого разума» Канта дала первый звонкий шлепок теоретической философии и окончательно разделила науку и метафизику (замечу, что здесь и далее «звонкий шлепок» ни в коем случае не имеет смысла сильного потрясения философии, так же как звонкий воспитательный шлепок ребенку имеет смысл наставления и не приводит к каким-либо травмам).

«Критика чистого разума» показала бесславное завершение развития философской онтологии и утвердила метафизику как исконно философскую, но не научную область человеческого познания мира. Достойное завершение получила и философская гносеология.

В результате онтология полностью перешла в естество-знание, метафизика вместе с философией остались в кругу неразрешимых противоречий в нашем знании о вещах за пределами возможного опыта; гносеология, подойдя к пределу возможностей по разработке доказательного знания о соотношении субъективного знания и объективной действительности, достойно трансформировалась в философию, логику и методологию науки, т.е. пограничную область философии и конкретных позитивных наук.

В целом классическая философская гносеология нашла достойное завершение в «Критике чистого разума» Канта. «Достойное» — в том, что она решила свою основную задачу по выявлению возможностей и пределов познания мира на рациональной основе. «Завершение» — в том, что вопрос о познаваемости мира в смысле доступности человеку истины может далее решаться на основании постулатов, названных выше.

Важно подчеркнуть, что гносеология не ушла в историческое прошлое как архаическое знание, а нашла этапное завершение в критической философии Канта, так же как механика в классической механике Ньютона или учение о горении в кислородной теории Лавуазье. После Канта стала достойно и бурно развиваться философия, логика и методология науки, которая вызрела в трудах ученых докантовской ренессансной науки Галилея, Бэкона, Декарта и др.

К каким итогам пришла философская мысль после завершения периода немецкой классической философии?

Все основные итоги определил Кант. Я думаю, что Фихте, Шеллинг и Гегель в области теоретической философии не углубили, а расширили достижения Канта, т.е. они — представители только кантовской, а не послекантовской философии (если даже они и расширили разработку идей Канта до далеких горизонтов, как, например, Гегель). Амбициозные претензии Фихте и Гегеля, вынесенные на испытание временем, закончились тем, что Кант цитируется в современных философских работах во много раз чаще, чем Гегель, и неизмеримо чаще, чем Фихте. Для такого утверждения не надо специального статистического анализа — достаточно взять в руки любое философское издание и перелистать его.

Кант обозначил фундаментальный кризис и, можно сказать, точку бифуркации в траектории всей истории философии. Эту точку я нахожу в проблеме, которая следует из части работ Канта, называемых «Моральным доказательством бытия Бога».

Получилось, что строгий философ и сухой ученый — автор «Критики чистого разума» безоговорочно относит бытие Бога к недоказуемым метафизическим вопросам; и тот же строгий философ, но к тому же еще живой человек — автор «Критики практического разума» и «Критики способности суждения» для обоснования максим моральных поступков человека вынужден постоянно утверждать, что Бог есть, и при этом также постоянно оговариваться, что утверждение «Бог есть» научно недоказуемо.

Ценой дуализма Кант спас мораль как предмет обоснованного философского учения. Позднее позитивисты отбросили метафизику как заблуждение исторического прошлого философии и не заметили, что они отбросили и возможность обоснования всеобщности и необходимости моральных максим. Позитивизм захватил многие умы Запада, и тем самым он незаметно внес в культуру Запада аморальность, ханжество и лицемерие, которые мы наблюдаем сейчас.

Замечу здесь также, что не в том только суть, что Кант своими трудами породил кризис западной культуры (может быть, и нет, ведь мало кто его читал), но и в том, что его дуализм теоретического и практического разума — первый явный симптом этого кризиса.

В этом смысле понятно, что русской религиозной философии был ближе метафизик Гегель, чем полупозитивист и полуметафизик Кант, и еще далее от нее отстоял западный позитивизм и прагматизм. Если в этом контексте говорить о русской философии, то я думаю, что «Критика отвлеченных начал» Владимира Соловьева — это отклик русской метафизической религиозной философии на выделенный здесь системный кризис философии и человеческой культуры в целом после кантовского «морального доказательства».

Можно сказать, что второй (после Канта) звонкий шлепок философия получила от Ницше, который отказал философии в праве претендовать на истину. При этом как на кантовский шлепок отреагировали «научными» философскими системами Фихте и Гегель, так и на ницшеанский — Гуссерль. Попытка представить философию как науку с претензией на обладание истиной была предпринята Гуссерлем в конце XIX в. в труде «Философия как строгая наука». Если даже следовать технологии «феноменологической редукции» по Гуссерлю и созерцать чистые феномены сознания, то как эти созерцания истины передать другому человеку? Субъективный внутренний мир невозможно в его непосредственности передать другому, но тогда невозможна и наука как система знаний, которая фиксируется в знаковых формах, позволяющих передавать знания от человека к человеку. Тот факт, что философия Гуссерля нашла много последователей, Лев Шестов объясняет тем, что многие философы давно хотели ходить с гордо поднятой головой обладателей истины. Таким образом, из феноменологии Гуссерля строгой науки не получилось. При этом, даже если ее принять за метод постижения истины, то обоснования этого метода могут быть только онтологическими, а точнее говоря, метафизическими.

В начале XX в. в философии сложилась ситуация «вавилонского столпотворения», когда философы разных, но, можно сказать, равновеликих, направлений строили вненаучные (в смысле «вне естествознания» и других позитивных наук) онтологии. Тогда-то и стали появляться отдельные публикации и главы в монографиях такого содержания, которое в целом обозначается распространен- ным названием «Что есть философия?».

В этот же период Рассел провозгласил, что единственно ценное в предметной области философии — это логические проблемы. А третий (т.е. после Канта и Ницше) звонкий шлепок философия получила от Витгенштейна в «Логико-философском трактате» (1921). Он, занявшись терапией языка, определил философию как концептуальную болезнь, а философские системы — как продукты базисных языковых ошибок. Отсюда философские проблемы подобно болезни должны лечиться выявлением языковых ошибок. Правда, сам «Логико-философский трактат» есть не что иное, как разновидность концептуальной болезни в метанаучном, или философском, знании.

Еще раз повторю важный момент мысли. Я полагаю, что такой фрустрации и комплекса неполноценности у философов нашего времени не появилось бы, если бы они ясно осо-знали действительный итог истории философии: философия есть специфическая метадисциплинарная область познания мира, инвариантами которой являются свободный критицизм и метафизика.

Само собой разумеется, что вышеприведенная характеристика философии относится к философии в ее виде, соответствующем классическим канонам.