Жизнеописание епископа Амвросия, настоятеля Успенского Свияжского монастыря

Епископ Амвросий (Гудко) Сарапульский, второй викарий Вятской епархии, отличаясь горячим характе-ром и резкой бесстрашной прямотой, имел столкновения со светскими властями за обличение в церковной проповеди злоупотреблений губернской администрации, был уволен на покой в 1917 году и поселен в Свияжском монастыре Казанской епархии, где его и застала революция. В сильных проповедях у раки святителя Германа Владыка призывал свою паству не радоваться безбожию, молиться за заключенного императора и не верить революционной лжи. Косились на "дерзкого" архиерея комиссары Временного правительства, злились позже и первые большевистские комиссары, но популярность этого простого, грубоватого архипастыря долго не позволяла поднять на него руку.

Епископ Амвросий (в миру — Василий Гудко) родился 28 декабря 1867 года в Люблинской губернии. В 1893 году он окончил Санкт-Петербургскую Духовную Академию, принял монашество и 30 апреля 1904 года был хиротонисан во епископа Кременецкого, викария Волынской епархии. С 24 февраля 1909 года епископ Амвросий был перемещен на Балтскую викарную кафедру Подольской епархии, а с 14 февраля 1914 года стал викарием Вятской епархии. 5 октября 1916 года Государь Император утвердил доклад Св. Синода о наименовании Преосвященного Амвросия, викария Вятской епархии, епископом Сарапульским и Елабужским.

В конце 1916 г. произошел конфликт между сарапульскими "либералами" Михелем и Поляковым, с одной стороны, и епископом Амвросием — с другой, в результате чего Владыка отлучил этих господ от Причастия. Мера по тем временам была крутая и некоторые, особенно из еди-номысленных Михелю социал-демократов, выражали сомнение в необходимости такого наказания. Гласный Сарапуль-ской Думы г. Михель был известен в городе своими крайне дерзкими, несдержанными высказываниями и идеями. Так, когда в январе 1917 года в Думе обсуждался вопрос об освобождении войсками от постоя помещения женской гимназии, Михель выразился таким образом: "Я вовсе не хочу лишить солдатиков хорошего помещения, но нужно же позаботиться и о науке", а потому предложил солдатам съехать из гимназии и занять сарапульский мужской монастырь ("Прикамская жизнь". 1917. №22. С. 2-—3). Этот же Михель с тем, чтобы получить воинскую отсрочку Добился должности уполномоченного Вятской районной комиссии по делам кожевенной промышленности, а в Думе, когда был поставлен вопрос о том, что отлученный от Причастия, должен отказаться и от должности попечителя Николаевского церковно-приходского училища, каковым состоял Михель, последний, непечатно выразившись в адрес епископа, заявил о себе так:

"Какой бы нравственности ни был человек, как бы нравственно он ни стоял, у каждого есть какое-нибудь святое святых, дорогое. Это святое святых для меня была Николаевская школа. Епископ Амвросий вот здесь меня и поймал, поймал за самое больное место" ("При-камская жизнь". 1917. №22. С. 3)

Михель, желая опротестовать решение епископа, написал на него жалобу в Св. Синод и буквально натравил на него левую печать. Так что на поддержку Владыки должны были выступить верующие и духовенство. В №8 газеты "Прикамская жизнь" от 11 января 1917 года было помещено письмо бывшего рабочего Ижевского завода, крестьянина Сарапульского уезда поселка Покровского, Антона Глухова:

"В №284 "Камы" за 1916 г. напечатана статья "Из местной жизни", в которой приведена выдержка из "Биржев. Вед.", заключающая в себе характеристику деятельности Епископа Сарапульского Амвросия. Меж. проч., в статье этой есть ссылка на заявление Еп. Вятского Никандра... о неручательстве... за возможность выступлений Е. Амвросия в таких населенных поселениях, как Ижевский завод, крайне нежелательных для спокойствия местного населения; при чем для примера приведен случай, "когда Е. Амвросий весьма неосторожно завел речь о насильственном обращении татар в христианство и тем самым вызвал среди них сильнейшее раздражение".

Прочитав все это, я был крайне поражен. Не буду касаться выступлений Е. Амвросия в Сарапуле, повлекших за собою якобы нехождение интеллигенции в храм. Скажу про Ижевский завод, который был посещен Е. Амвросием в 1914 г. 1 раз — в июне, в 1915 г. 2 раза — в мае и ноябре, и в 1916 г. 3 раза — в мае, августе и ноябре. Все эти посещения сопровождались торжественно умилительными уставными архиерейскими богослужениями во всех церквах завода. Особенностью этих богослужений было — руководимое епископом воодушевленное общенародное пение многих молитвословий при участии всего духовенства завода и выразительное отчетливое церковное чтение. От всего этого чувствовалась жизненная мощь и духовная красота Православия. Так же сильное впечатление на молящихся производили слова и поучения Епископа. В них он с истинно архипастырской ревностью о спасении пасомых назидал молящихся. Особенно сильно вооружался архипастырь в первое посещение против тайной продажи кумышки и бражки, раскрывая всю беззаконность и пагубность этой продажи, и призывая общество бороться с этим злом. Слова и речи Епископа во время войны были полны глубокого патриотического чувства. В посещения завода в ноябре 1916 г. Владыка обличал с церковной кафедры мародеров тыла.

Не будем говорить подробно о всех поучениях Епископа: все они были направлены к тому, чтобы возгретъ в слушателях любовь к Богу и ближнему, любовь к Царю и отечеству, любовь к воинам — защитникам отечества. Все посещения епископом Ижевского завода оставляли глубоко отрадное впечатление, поднимали дух народа и не только не заключали ничего опасного для спокойствия местного населения, но напротив служили залогом этого спокойствия; каковое в настоящее время и наблюдается в Ижевске.

Что касается речи Епископа Амвросия в Ижевском заводе о насильственном обращении татар в христианство, то подобного ничего в Ижевске не бывало. Все вышеизложенное о характере посещений Еп. Амвросием Ижевского завода основано как на моих личных наблюдениях, так и, насколько я прислушивмся, на впечатлениях прочих, интересовавшихся пребыванием Епископа в заводе. Мне как православному хрсстианину очень прискорбно, что такой ревностный архтастыръ подвергается обвинениям. Дай Бог, чтобы все недоумения по делу Е. Амвросия кончились, и мир Божий водворился среди Сарапульской паствы".

В защиту епископа Амвросия, против которого левая пресса развернула целую кампанию клев;ты и травли, выступило и духовенство, обратившееся в Св. Синод с просьбой не обращать внимания на злобные обвинения в адрес Сарапульского епископа, и миряне, направив делегатов как в С.-Петербург, так и к епископу Никачдру (Феном ено-ву) Вятскому. Среди опубликованных писем в защиту Владыки, стоит отметить письмо одного ижевского священника от 17 января 1917 года, опубликованное в "Прикамской жизни" (№18, с. 3—4):

"От искры иногда разгорается сильный пожар. Так бывает и в физическом, и в духовном мирах. Самое естественное и вместе с тем интимное дело — дело отлучения от Св. Причастия Михеля и Полякова по распоряжению Сарапульского Епископа Амвросия, несомненно сделанное им с доброю целью, теперь разгорелось, попало в газеты и грозит стать чуть че всероссийским.

Не знаем, чего добивается печати во главе с "Биржев. Ведом." и "Камой". По-видимому, цель их — развенчать Епископа Амвросия. К несчатъо для сей прессы, материалов против Епископа, видимо, нет. Нравственный облик Епископа настолько высок что нет против него улик. В "Прикам. жизни" за 1917 г. в №8-м имел мужество один бывший Ижевский рабочий поместить свой отзыв об Е. Амвросии... Отзыв этот весьма справедлив. Благочестивый мирянин чутким сердцем прочувствовал религиозное и нравственное влияние Архипастыря Амвросия на пасомых и правдиво изложил характеристику Епископа. Этот отзыв д. б. ценным, ибо он вышел из уст мирянина. Смеем думать, что этот мирянин является прекрасным выразителем в отношении Епископа Амвросия чувств большинства в Ижевске и в других местах Сарапулъского Викариатства православных церковных людей; добавляем — церковных, ибо у нецерковных людей точка зрения на все совершенно отличная до диаметральной противоположности.

Для того, чтобы общество чрез прессу выслушало и другую сторону, по правилу: "audiatur et altera pars", мы считаем нравственным долгом заявить в печати, что Преосвященный Амвросий больше всего вооружается против теплохладности в вере и жизни. Этой тепло-хладностью он объясняет и существование сектанства среди инородцев и пороков, вроде пьянства. Желая возбудить дух ревности о спасении и в пастырях, и в пасомых, Епископ Амвросий при посещениях своих совершает вдохновенные богослужения, которые действительно способны разогреть сердца верующих и воспламенить их на все доброе. Коньком деятельности Епископа Амвросия является борьба с пьянством и неудивительно, т. к. в его Архипастырском ведении находятся такие пъянственные центры, как Сарапул, Ижевск и Вот-кинск. Понятное дело, кому-то речи Епископа с призывом к абсолютной трезвости и громовыми обличениями пьянства, бражковарения и кумышковарения и пр. приятны, а кому-то и неприятны; приятны тем, кто искренно желает спасения души и спасения нашего дорогого Отечества в эту беспримерно трудную годину, и неприятны тому, кто заинтересован личной корыстью, увеличением своего богатства, хотя бы ценою гибели ближних и даже всего Отечества.

Для борьбы с пьянством, с благословения Е. Амвросия и при его деятельной поддержке, в Сарапуле и Ела-буге учреждены Уездные Братства; причем Елабужское Братство настолько хорошо работает, что со временем, может быть, послужит образцом деятельности в этом роде для всей России. Сарапулъское Братство моложе, но и оно становится на твердую почву в своей сфере, стараясь развивать школьные кружки трезвости. Сарапул вот уже два года в августе месяце является свидетелем торжественных трезвенных праздненств, устраиваемых Е. Амвросием... И вдруг мы слышим голос, идущий от-вне, о том, чтобы Епископ был удален из Сарапула. Конечно, на все воля Божия и Высшего Начальства, но как бы нам хотелось, чтобы дорогой наш. Архипастырь остался с нами и продолжал бы и в будущем нас, теп-лохладных, вдохновлять на духовную брань против неверия, зловерия и пороков..."

Добавим от себя к этому замечательному свидетельству, что организованное Владыкой Амвросием Елабужское Братство Трезвости, действительно, весьма активное и деятельное, устроившее чайную-столовую для бедных, выпускавшее множество литературы и пр., возглавлял тот самый о. Павел Дернов, что в 1918 году вместе с чадами своими был зверски убит большевиками, и чье имя среди прочих было помянуто Святейшим Патриархом Тихоном на литургии 31 марта/ 13 апреля 1918 года в память всех за веру и Церковь Православную убиенных. Сам о. Павел закончил Казанскую Духовную Академию (Миссионерские Курсы).

На некоторое время кампания против Епископа Амвросия утихла. Св. Синод рассматривал даже вопрос о выделении Сарапульского викариатства в самостоятельную епархию с отпуском необходимых средств государственным казначейством, однако, Февральский переворот дал ход иным преобразованиям. Монархически настроенные архиереи, не слишком согласные с декретами Временного правительства (ведь декрет об отделении Церкви от государства — плод деятельности именно Временного правительства) или открыто выступавшие против охлократического засилья, были смещены новым обер-прокурором Львовым. Вместе с действительно одиозными иерархами — митрополитом Питиримом (Окновым) и архиепископом Тобольским Варнавой, были уволены на покой и такие замечательнее святители, как архиепископы: Нижегородский Иоаким (Левицкий), Тверской Серафим (Чичагов), Харьковский Антоний (Храповицкий), епископ Черниговский Василий (Богоявленский) и др. 18 марта ст. ст. 1917 года на покой был уволен и Владыка Амвросий Сарапульский с назначением его настоятелем Свияжского Успенского монастыря (в аналогичную "ссылку", только в Николо-Угрешский монастырь, попал и митрополит Московский Макарий (Невский), при жизни прозванный Апостолом Алтайских инородцев). С этого момента начинается другой славный период деятельности Преосвященного Амвросия — свияжский.

Вступив в управление Свияжским монастырем, епископ Амвросий столкнулся с трудностями двоякого рода. Внутренними, ибо хозяйственные дела обители были запущены, службы совершались неисправно, некоторые из монашествующих вели соблазнительный для паломников образ жизни. И внешними — по причине неизбежного столкновения с властями. Так, уже 28 августа 1917 года Владыка телеграфировал в Москву оберпрокурору Св. Синода:

"Начальник Свияжской уездной милиции, крайне грубый безбожник, более трех месяцев пользуется странноприимной мужского монастыря, лишая богомольцев необходимого приюта, подстрекает братию к бунту, прошу защиты..."⁵⁰

И Министерство Исповеданий уже 1 сентября реагирует на сию телеграмму.

Недовольная новыми жесткими порядками, установленными Владыкой, часть братии, поддерживаемая и поощряемая местной милицией, пустилась в доносительство на епископа. Знаком времени и как бы печальным предзнаменованием грядущей мученической кончины Владыки, стало покушение на его жизнь монаха Феодосия, человека совершенно опустившегося, падшего до существования постыдного и несоответственного монашеским обетам. Жители Свияжска и окрестных деревень были потрясены случившимся. Началось особое паломничество в обитель — за благословением Владыки. Феодосии же был арестован, что и спасло его от возможного самосуда разгневанных крестьян.

Рост авторитета епископа Амвросия способствовал усилению откровенной травли его властями. Началось все с требования, направленного в Министерство Исповеданий от имени Свияжского уездного комиссара, об удалении неугодного Владыки, способного возбудить народ против новой власти (т. е. Временного правительства). Приводились слова епископа, будто бы сказанные им во время встречи Грузинской иконы Божьей Матери из Раифы, что "теперь нет твердой власти, власть находится в руках каторжан и тюремщиков" и что "было бы лучше, если власть находилась бы в руках одного человека-самодержца. Подобные речи, по мнению комиссара, настраивали народ против нового строя. Для сбора документов, уличающих епископа Амвросия в "контрреволюционных намерениях", контрразведывательным отрядом была организована комиссия, которая будто бы изъяла приватную телеграмму, где Владыка выражал надежду на восстановление самодержавия. Прилагались и доносы некоторых монахов против настоятеля.

31 октября того же 1917 года епископом Амвросием дается письменное объяснение всем возводимым на него, как на православного епископа, обвинениям. Горячо, но доказательно отвергая их, не оправдываясь, а утверждая правоту тех, кто не приемлет насилия революций, бесчинства дорвавшихся до власти безбожников и заискивания перед светской властью, Владыка писал:

"... Моя речь при встрече Грузинской иконы Божьей Матери была произнесена на городской площади, пред собором, в присутствии многих священников и тысячи народа, и я убежден, что никто из слышавших ее и верующих в Бога, не подтвердит, будто бы мною в этой речи были произнесены инкриминируемые мне выражения против нового строя, в защиту прежнего. Как здесь, так и во всех других случаях, я проповедовал только в духе тех посланий, которые были объявлены Российской Высшей Церковной Властью".

По поводу телеграммы Владыка заявил следующее:

"Не помню, чтобы я послал кому-либо телеграмму с выражением надежды на восстановление в России самодержавного строя. Думаю, что какая-то "комиссия сообщает подложную телеграмму. Впрочем, если бы я или кто-либо другой и позволил себе выражать подобную надежду, как свое личное мнение, в частной телеграмме или письме, то, полагаю, после объявления революционным правительством всех — свобод и, затем, при наблюдении всех тех ужасов, каких мы являемся очевидцами по всей России вообще и в соседней Казани в частности, едва ли дозволившего себе подобную смелость можно назвать преступником, особенно если бы он мечтал о самодержавии не в духе Николая II, а Александра III, когда Русь наша была славна, сильна, мирна, а всем ее врагам и злодеям страшна"⁵¹.

Далее, епископ Амвросий сообщает о личностях доносивших на него "монаха" Феодосия и начальника Сви-яжской уездной милиции Комарова, восставших против Владыки по причине того, что новый настоятель с первого дня перестал потакать распущенности братии и самочинному распоряжению имуществом и средствами обители, расхищаемыми некоторыми иноками вместе с представителями новой власти:

"... иеродиакон Феодосии.., при содействии того же Комарова, дошел до такой дерзости, что оклеветав меня предварительно печатно и выбранив публично площадной бранью, он, наконец, будучи (еще иеродиаконом) принят Комаровым на службу в уездную милицию, решил еще больше обесславить и без того уже достаточно опороченную его безобразным пьянством и буйством обитель — покушением на жизнь настоятеля... В объяснение враждебного отношения ко мне г. Комарова, достаточно, думаю, сказать, что этот бывший каторжник и настоящий безбожник самовольно захватил монастырскую гостиницу даже с частью надворных построек, лишив, таким образом, наших богомольцев необходимого приюта, и на мое естественное желание избавиться от него, ответил подстрекательством братии не только к бунту против меня, но даже — к убийству!"

Вынужденный объяснять, почему безбожникам не угоден обличающий их безбожие архипастырь, а негодным монахам — строгий настоятель, епископ Амвросий так завершил свое представление в Казанскую Духовную Консисторию:

"... на красном коньке моей, якобы политической, неблагонадежности, при очень уже доверчивом и благосклонном содействии оберпрокурора Львова, без всякого моего объяснения, вывезли из города Сарапула некоторые из его граждан — слишком уж рьяных (по недомыслию, конечно) приверженцев революции. На том же коньке еще менее заслуживающие доверия уж не граждане даже, а негодные агенты революции, пытаются вывезти меня и из Свияжска. Удастся ли этот замысел и этим господам, посмотрим... Какова деятельность этих господ, об этом достаточно, думаю, свидетельствует то обстоятельство, что при их благосклонном не только попустительстве, но даже и прямом содействии, крестьянами Свияжского уезда разграблены и опустошены помещечъи имения и усадьбы, а также присвоены церковные и монастырские — земельные — угодья. А бедному люду и за большие деньги трудно добыть хлеба".

С внезапным выходом из тюрьмы иеродиакона Феодосия, покушение которого на настоятеля осталось безнаказанным, на следующий день — 20 января — прибыл в монастырь, якобы за вещами, другой смутьян — иеромонах Илья (Борисов). Под их руководством и воздействием, как свидетельствовал Владыка в совсем рапорте в КДК от 5 февраля 1918 года: "Вся противная партия опять подняла голову, обнаглела и начала новые кляузы против настоятеля". Братия монастыря разделилась на два лагеря: одни иноки — верные обетам послушания и нестяжания, оставались верными и своему настоятелю, другие — в основном, ранее облеченные хозяйственной властью,— устраивали у себя в кельях самовольные частные собрания, сговариваясь против епископа, игнорировали все распоряжения Владыки и пренебрегали своими монастырскими обязанностями: не посещали храмов, не исполняли послушаний, являясь только к трапезе. Зачинщики смуты, иеродиакон Феодосии и иеромонах Илья, отказались расписаться в объявлении им решения Епархиального Начальства о переводе в другие монастыри, заявив, что ни в какие монастыри они не поедут, причем, последний из двух ослушников еще ранее был уличен епископом Амвросием в утаивании 500 рублей свечных денег. По вине другого иеромонаха, из этой же "оппозиции" настоятелю, в ризнице не доставало многих предметов, значившихся по описи. В результате 5 февраля Судебно-следственная комиссия при Совете Солдатских и Крестьянских Депутатов Свияжского Уезда по жалобе иеродиакона Феодосия собрала в помещении бывшего Уездного Съезда всех свидетельствующих против епископа Амвросия, как писал Владыка: "не знаю, в качестве ли свидетелей только или — вместе — и истцов..."⁵²

В марте 1918 года Владыка Амвросий представил в Консисторию клировую ведомость по Свияжскому монастырю, препроводив ее своими замечаниями:

"При внимательном прочтении настоятельских отметок о поведении и качествах монахов сей обители, у кого-нибудь может возникнуть такой соблазнительной помысел: "Если таково большинство монахов, то, вероятно, не лучше их сам настоятель". И последний волей-неволей должен был бы принять на себя подобный упрек, если бы... он не настоятелъствовал такой короткий срок здесь (менее года) и если бы лишен был возможности, так сказать, с документами в руках доказать, что такое печальное наследие он получил от своих предшественников. Правда, за последние 35 лет их было сравнительно немного, всего 5 человек: архимандриты Вениамин, Аркадий и Афанасий; епископы Иннокентий и Макарий, но, зато, никто из них не мог похвастаться достаточной опытностью и твердостью в управлении.

Преосв. Иннокентий, впрочем, оставил по себе очень хорошую память, но его управление было здесь очень кратковременно. А ближайший предшественник — Преосв. Макарий, с его толстовским непротивлением злу... довел обитель до такого нравственного падения, до какого она раньше едва ли доходила и доходила ли когда-либо? Поэтому, хотя и рад бы сказать вместе с Пророком: да не возглаголют уста моя дел человеческих, но заключаемое мною в обители положение дает ли мне такое право? Не придется ли за врученное мне достояние Божие отвечать перед Богом и людьми? И я готов со всем усердием, до полного самопожертвования, потрудиться над засоренной нивой, если... встречу надлежащую поддержку с той стороны, откуда я ее вправе ожидать. Но другого способа для очищения этой нивы, как вырывания с корнем пагубной сорной травы,— нет, иначе эта трава заглушит, подавит и добрые семена..."

Владыка Амвросий предлагал удалить из обители иноков, наиболее активных в смущении паствы и написании доносов, как порочащих монастырскую братию в глазах богомольцев и жителей Свияжска:

"Нельзя же в самом деле,— заключал епископ,— терпеть безбожников и зловредных людей, готовых, ради удовлетворения своих низменных страстей, предать безбожникам-большевикам не только настоятеля, но и достояние обители!"⁵³

Если бы в Духовной Консистории прислушались к словам Владыки... Но увы, дело это в рассмотрении отложили, и последствия не преминули сказаться.

7 марта Владыка Амвросий получил повестку явиться 12 марта в суд Свияжского ревтрибунала по обвинению в "контрреволюционных действиях". Обвинения основывались на заявлениях уже упомянутых монахов. Отдаваемый на неправедный суд, православный архипастырь не падал духом и не просил у Консистории защиты, а только заметил: не найдет ли полезным Духовная Консистория "командировать присутствовать кого-либо из своих членов на сем судном деле, которое обещает, по-видимому, быть интересным, и, думается, имеет не мой личный только интерес"⁵⁴. Действительно, это было одно из первых в России судебных дел, где главным обвиняемым был православный архиерей, коему вменялись в вину его якобы контрреволюционные деяния. Через двадцать лет подобные "процессы" станут обычны, тогда же в еще не обезбоженной России этот процесс представлялся какой-то первобытной дикостью: архиерея судят! И кто?!

Дело против епископа Амвросия было тайно начато уже давно, еще при Временном правительстве. Однако революционные события на некоторое время прервали "следственное дознание" — надо было понять, чего хотела новая власть. И когда выяснилось, что желания эти совпадают — "грабь награбленное" и "долой попов" — те же люди, которых подняла до высот власти мутная волна февраля 17-го, и еще более возвысила октябрьская, возобновили травлю православного епископа, не питавшего ни малейших иллюзий относительно "народности" и "веротерпимости" новой власти. Таким образом, Владыка Амвросий подвергался суду не только за свои пламенные обличения бесчинств новой власти против Православной Церкви, но и за чинимые им препятствия к разграблению святой обители, а это ли не тяжкая вина в глазах самих грабителей?!

Официально дело было начато по жалобе иеродиакона Феодосия, выпущенного из тюрьмы 19 января, тогда как жалоба на епископа датирована 18 числом! За день до выхода из тюрьмы! Как здесь не увидеть злого умысла и сговора против Владыки Амвросия, тем более, что сразу по выходу, Феодосии был сызнова принят на службу... в милицию. Видимо, покушение на "служителя культа" было по достоинству оценено новой властью, да и начальник местной милиции (Комаров) был приятелем и подельщиком "красного иеродиакона". Привлечен же к суду православный епископ был по постановлению следственной комиссии ревтрибунала в составе поляка-лютеранина и татарина-магометанина. За две недели перед судом восставшие против своего настоятеля монахи не посещали служб, дезорганизовывали жизнь обители, и, так как после 20—30 собраний успели сговориться окончательно, то, как в сердцах заметил Владыка, "на суде лгали и клеветали... довольно согласно, что, однако, нетрудно было опровергать..."⁵⁵. Главной целью восставшей против настоятеля группы, увлеченной в соблазн непослушания и наветничества не без участия и организационной помощи Свияжской милиции, было изгнание из обители йесговорчивого епископа. После этого жаждали они сами вступить во владение монастырским имуществом, для чего было написано прошение в Совет солдатских и крестьянских депутатов (вот кому желали они подчиниться!) об утверждении в монастыре... Комитета (!) по управлению обителью. Последняя идея, не лишенная революционной привлекательности и высказанная в надлежащем месте, конечно же пришлась по душе светской власти. И дело против православного Епископа было запущено без всякого промедления. Так, покушавшийся на убийство Феодосии стал истцом, а подвергнувшийся нападению епископ Амвросий сел на скамью подсудимых.

Бесценным свидетельством событий тех дней, помимо писем самого Владыки, и документов восставшей братии, являются воспоминания адвоката А. П. Эрахтина "Суд на епископом Амвросием (из рассказа защитника)", изданные в Казани в 1918 году⁵⁶. Нельзя не привести, хотя бы и в значительном сокращении, это живое, эмоциональное свидетельство очевидца:

"С епископом Амвросием знаком я не был, но много слышал о нем, как о смелом, бичующем проповеднике с церковной кафедры. Утром 11-го марта мне подали письмо: оказывается, письмо епископа Амвросия... И личность епископа, и его дело сильно заинтересовали меня как явление идейного порядка. Сборы недолгие, еду на вокзал, и в семь часов вечера я в покоях владыки выслушиваю его подробный рассказ о деле. На другой день в 10 часов я и епископ на своих местах в трибунале. Зал заседания — в помещениях бывшего уездного съезда. Коридор, прихожая, терраса, даже двор при съезде и набережная, откуда открывается прекрасный вид на волжскую даль,— все полно публики... Но какой публики, редкий интеллигент и сплошь сермяги!.. Впоследствии, во время процесса выяснилось, что епископ Амвросий пользуется огромной популярностью не только среди горожан, но, главным образом, в слоях крестьянской массы. В зале, коридорах и на улице, буквально на каждом шагу, вооруженные солдаты с винтовками и штыками: говорили, их было 70 солдат... Также во время процесса я узнал, что популярность епископа внушш1а местной советской власти, предавшей его суду, мысль о возможной попытке заступиться за владыку и, если понадобится, силою не допустить его до заключения в тюрьме, потому что народ верил в невиновность епископа, считал процесс местью за его бичующие выступления, в которых доля внимания уделялась им и этой власти. Мне передавали, что в случае обвинения епископа и отправки его в тюрьму, горожане ударят в набат, соберут народ и вместе с крестьянами освободят епископа. И обратно передавали: стража скорее убьет епископа, но не отдаст его народу... При напряженном внимании публики входит трибунал: семь народных судей, преобладает солдатская тужурка, один татарин, один крестьянин в красной рубахе.., один бывший послушник монастыря, он же — бывший помощник писаря, следовательно "юрист" по теперешним временам и понятиям. Место публичного обвинителя (прокурора) занимает представитель обвинительного бюро совета солдатских депутатов,— личность, которая, впоследствии, больше всех бросилась мне в глаза своей крайней неосведомленностью в судебном, даже упрощенном, революционном, процессе и неосведомленностью в русской жизни... Впоследствии мое недоумение рассеялось: юный, юркий обвинитель, по его собственному признанию, оказался смесью — "отчасти я татарин, отчасти перс, магометанин, в Бога не верю, Бога нет, я — атеист", русским языком владеет не твердо, видимо, до прокуратуры торговал...

Епископ держал себя с достоинством и властно... На вопрос председателя (мне передавали, старообрядца из одного из волжских сел) о семейном положении, владыка тоном внушения ответил:

— Как православный христианин, вы должны знать, что у епископов семьи не бывает!..

В зал заседаний вводятся свидетели, их около 300 человек. Председатель читает вслух по листку обещание, которое дают свидетели говорить правду на суде; это целиком прежняя присяга, но изъяты слова, наиболее торжественно звучавшие, "Всемогущий Бог, крест, Евангелие..." Признаюсь, грустно сделалось на душе, когда я прослушал текст новой присяги... Начинается допрос свидетелей. Допрашиваются свидетели обвинения, их немного, из них главные четыре — иеродиакон Феодосии, монах Серафим, монах Евфимий и иеродиакон Лазарь. Едва начался допрос и дошла очередь до меня, как защитника предлагать свидетелям вопросы, сразу резко выявилась физиономия народных судей и их настроение: каждый вопрос, предложенный мною и клонившийся к выяснению обстоятельств, благоприятных епископу, вызывал раздражение некоторых судей, некоторые... перебивали меня, бросали замечания по адресу епископа: "довольно им (т. е. епископам) народ обманывать, теперь народ стал умным", или "довольно пить из мужиков кровь, пили триста лет" и т. д. Судья в красной рубахе вперил насмешливый взгляд в меня и епископа и застыл с тяжелой, мне казалось, злобной усмешкою на лице...

Как странно! Народный суд... Как гордо звучит это слово, сколько смысла, даже красоты вложено в его внутреннее содержание!.. Вот венец или идеал суда, соединяющего человека с Богом: народный суд, это глава народа, а его голос — голос Бога!.. Однако, как далеко до того идеала, глядя на судей, судивших епископа... тот же рыжий крестьянин судья в красной рубахе, с лицом искаженным и злобной судорогой... Ты — христианин, брат по крови и по духу и епископу, и мне. Я верю: ты искренний судья, честный, ты ищешь правду.., опомнись, брось злобу, не враг тебе епископ!.. твоя душа отравлена ядом безверия, безбожия, для этого слова "крест, Евангелие, Всемогущий Бог" изъяты из твоего обихода, как вредный груз; ты забыл слова "родина", "отечество", "Россия", заменив их интернационалом... Брат крестьянин, что ты сделал: ты разрушил алтари, сделал это собственными руками и не твоим разумом... И сделалось жалко: тебя обманули, дали тебе штык, заплатили поденщину, и ты разрушил!.."

Вот какие чувства переполняли защитника при виде того, как высокими словами "народный", "справедливый" прикрывается беззаконие, как вчерашних крестьян, а ныне судий, облеченных властью, пытаются натравить на православного епископа. Вскоре настала очередь свидетелей защиты:

"Кроме монашествующих, выступали миряне, священники городских церквей и просто отдельные лица из публики, пожелавшие сами дать по делу свои показания, главным образом, характеристику четырех монахов, на доносе которых было основано обвинение против епископа в контрреволюционных действиях, и характеристику владыки... Самой яркой фигурой явился свидетель обей-нения иеродиакон Феодосии. Перед трибуналом предстал детина высокого роста, здоровый, гладко остриженный, с постриженной бородой, с проседью, одет мирянином в пальто и больших кожаных сапогах. Держится развязно и вызывающе. Увидавши свидетеля в статском одеянии, но зная.., что свидетель — иеродиакон, состоит в монашестве, я предлагаю ему для разъяснения вопрос:

— Скажите свидетель, вы кто?

—Я пехотный гражданин,— ответил он...

— Состоите в сане?

— Состою.

— Живете в монастыре?

— Нет, живу на частной квартире у своей невесты.

В публике движение... Выяснилось дальше, что состояние в сане не помешало свидетелю поступить на службу в милицию...

Развязность свидетеля дала ему возможность, во время свидетельского показания о контрреволюционности епископа, допустить дерзкую выходку, возмутившую публику. Говоря о том, что епископ открыл при монастыре, для усиления братской кассы помощи, торговлю свечами, брошюрами и картинками религиозного содержания, свидетель цинично заканчивает:

— Я советовал епископу перенести торговлю из монастыря на базарную площадь, построить там лавку, и пусть он торгует рядом с Сейфулкой. По крайней мере, каждый купит...

Публика заволновалась; из ее рядов послышался женский голос: кричала пожилая женщина, требовавшая допустить ее и выслушать в качестве свидетельницы. Председатель спрашивает:

— О чем вы желаете свидетельствовать?..

— Я желаю показать,— взволнованным голосом выкрикивает женщина,— что епископ был строг, требовал от монахов, чтобы они исполняли церковную службу, молились, чтобы женщины к ним в келию...

— Свидетельница, я запрещаю говорить вам дальше,— вдруг заволновался председатель,— ваше показание к делу не относится, я лишаю вас слова, я вас выведу, если вы не замолчите!..

Но остановить свидетельницу было трудно; в настойчивой форме я потребовал выслушать ее до конца... И выслушали... А конец не сложен и прост... До (приезда) епископа Амвросия (в Свияжский монастырь. — А. Ж.) вошел в обычай для некоторых из монашествующих институт прачек. Это вызывало явный соблазн в населении и послужило для епископа поводом к самым решительным и беспощадным мерам искоренения. А эти меры, в свою очередь, вызвали крайнее раздражение и озлобление против владыки со стороны заинтересованных монашествующих (Феодосии и др.)... Владыка держался принципа, что монастыри должны служить для населения образцом честной, подвижнической и трудовой жизни, быть примером подвига, но не соблазна...

Когда же смолк иеродиакон, он же "пехотный гражданин", Феодосии, поднялся владыка и представлением официальных удостоверений и справок установил, что свидетель находился под следствием по целому ряду уголовных дел: покушение на убийство своего наместника, прелюбодеяние, клевета, лжедонос...

Кончился допрос Феодосия, выступили следующие свидетели обвинения, бывшие и настоящие монахи, тот же тон свидетельского показания, те же голоса из публики, движение и смех, и те же официальные справки и удостоверения с добавлением дел о кражах...

Идет детальный опрос свидетелей... Оказывается, не подвергая ни отрицанию, ни критике принципов народовластия, владыка, однако, называл отдельных лиц, "примазавшихся" к власти, мошенниками, ворами, грабителями,., солдат владыка называл изменниками, но это относилось ко времени Тернополъского и Рижского прорывов... Молился за царя... Но здесь выяснилось, что владыка вслух читал псалом, где упоминается имя царя Давида, и, кроме того, возносил молитвы за воинов, положивших свою жизнь за веру, царя и отечество...

— Не за теперешних воинов я молился,— встал и объяснил владыка: потому, что теперь таких воинов не стало, а молился за тех, кто, действительно, положил свою жизнь за Родину, за веру, за царя; такие были, например, до революции, в русско-турецкую войну...

— Владыка говорил проповедь, в которой не признавал большевистского правительства,— показал свидетель...

— Скажите,— предлагаю вопрос,— когда это было?

— На этих днях.

— В каких словах или выражениях он не признавал теперешней власти?

— Он огласил в храме послание патриарха Тихона...

— Сами вы православный монах? Власть патриарха признаете?

— Православный. Признаю.

— Если бы патриарх приказал вам огласить его послание в храме перед народом, огласили бы вы?

— Огласил бы.

Недоуменно во все глаза смотрит на публику и недоуменно слушает обвинитель, встает и обращается к председателю с вопросом:

— Не понимаю, о каком патриархе здесь говорят, разве в России есть патриарх?..

Владыка встал... хотел что-то сказать, но скоро сел, махнув безнадежно рукой. Выступала длинная, длинная вереница свидетелей защиты. Вот их показания, красной нитью упавшие: до прибытия епископа, монастырь был до крайности запущен, некоторые братии изленились, спились, вели развратную жизнь, церковную службу запустили, оканчивая всенощную в сорок пять минут, бывали кражи... Владыка сразу и круто приступил к искоренению зла, особенно порочных удалил из монастыря, упорядочил церковную службу, однако, это вызвало раздражение и месть, и следствием этого явился донос на епископа в местный совет солдатских и крестьянских депутатов, и дело о нем по обвинению в контрреволюционных действиях. Свидетели — горожане и крестьяне окрестных сел, охарактеризовали епископа, как доброго и отзывчивого к бедным, как проповедника, звавшего народ к прекращению междоусобицы, к единению, братству и взаимной любви, звал русский народ к объединению под сенью церквей в православии, к отпору и отражению врага, напавшего на Россию... Ни о контрреволюционных речах, ни о контрреволюционных действиях ни один свидетель ничего не знает и не слышал... Допрос их кончается в седьмом часу вечера.

Речь обвинителя. Говорит задорно, с акцентом.,. Не приводит ни одной улики к подкреплению обвинения, а базирует на соображениях общего характера: русское духовенство, так же как и буржуазия, искони реакционны, враги народа, щадить их не следует, просит обвинить епископа... Попутно обзывает Библию насмешливо "библейскими сказками"...

1, 2